Давид Герингас: «Все желания воплотить невозможно»

Легендарный виолончелист, ученик гениального Ростроповича, Давид Герингас приехал в Россию с концертами, которые пройдут в обеих столицах. Перед выступлением в Москве на XIII Международном виолончельном фестивале Vivacello музыкант рассказал Наталии Сергеевой о творческом соревновании со своими учителем, суеверии музыкантов и подготовке к выступлениям.

Н. Сергеева: Говорят, что если генеральная репетиция проходит с огрехами, значит, концерт пройдёт успешно. Вы в это верите?

Д. Герингас: Нет, это всё суеверия. Концерт — совсем не то, что репетиция. Вообще, любое исполнение происходит первый и единственный раз и к репетиции никакого отношения не имеет. Репетиция — это лишь одна из возможностей приготовиться к тому, что, может быть, произойдёт на концерте, подбор всех возможных компонентов, необходимых для концерта. А концерт — совсем другое.

Н. Сергеева: Площадка БЗК вам уже очень хорошо знакома. Вы множество раз там играли, она для вас, как родной дом.

Д. Герингас: Всё меняется. Поменялся и зал.

Н. Сергеева: В каком плане?

Д. Герингас: Там был ремонт, и сейчас совсем другая акустика, так что каждый раз нужно пробовать, привыкать. И есть люди, которые очень чутко это чувствуют и приспосабливаются, а есть те, которые вообще не знают этой разницы: просто выходят и играют.

Н. Сергеева: Концерт, который состоится сегодня вечером, отчасти форсмажорный. К сожалению, Виктория Постникова не сможет играть. Вместе с вами на сцену выйдет Филипп Копачевский. Вам уже доводилось с ним выступать.

Д. Герингас: Мы с ним выступали пять раз. Имеется в виду, мы сыграли пять сонат Бетховена в одном концерте. Больше вместе мы не выступали. Но мы играли с другими партнёрами. И всё это вместе стало подготовкой к предстоящему концерту.

Н. Сергеева: Насколько я знаю, в этом концерте пришлось изменить и программу.

Д. Герингас: Она всё время менялась. Моя первая программа была связана с серьёзным замыслом. Когда Постникова мне позвонила после многих лет, то я думал, что ей будет очень интересно сыграть в первом отделении Малера, а во втором — Рихарда Штрауса. Этот дирижёрский концепт не часто встречается у исполнителей. Ей он сначала очень нравился. А потом, когда она познакомилась с произведениями, у неё появились другие желания. И тогда концепт начал меняться. Всё-таки программа зависит от того, что кому приятно играть. Это не тот случай, когда выступает один человек, и только он решает, что именно он играет. Надо всегда считаться с тем, что хочется играть партнёру. Не каждый соглашается на всё.

Н. Сергеева: Как было в этот раз?

Д. Герингас: За такое короткое время невозможно воплотить все свои желания, поэтому, конечно, надо исходить из того, что возможно. Филипп очень хорошо знает и с удовольствием играет две сонаты, которые мы сегодня исполним, — Шуберта и Вторую Мендельсона. Потому они и вошли в программу. А самое интересное из того, что я наметил, — это, конечно, первое исполнение четырёх песен Малера для виолончели с фортепиано и очень редко звучащий Романс Штрауса, который написан для виолончели с оркестром или для виолончели с фортепиано. Композитор посвятил этот Романс своему дяде, и сочинение много лет пролежало в архивах его семьи. Романс обнаружили только в восьмидесятые годы. Как только это произошло, мы с супругой сразу взяли его в программу и везде с большим удовольствием играли.

На конкурсе Ростроповича я всегда сидел рядом с Мстиславом Леопольдовичем. Однажды он был очень удивлён, когда ему принесли только что вышедшие из печати ноты Moderato Шостаковича: там было написано, что эту пьесу впервые исполнил Давид Герингас. Это шокировало Ростроповича: «Как?! Ты играл первое исполнение Шостаковича?» Ведь это то, что должен был бы сделать он сам. И тогда он продолжил: «А ты знаешь, я сыграл первое исполнение произведения Дебюсси». Я говорю: «Да-да, я помню, Мстислав Леопольдович. Я не был на этом концерте — уезжал на гастроли. Вы ещё играли Третью сюиту Бриттена в этот же вечер. Очень жалко, что я там не присутствовал». Мне пришло в голову отреваншироваться: «А вы знаете Романс Штрауса?» — «„Завтра!“, да?» — «Нет-нет, не песня. Оригинальный Романс, для виолончели написан». — «Нет!» — «А вот мы с Таней сейчас сыграли его, записали». У него не нашлось ответа на это. Его насторожило, что я опять сыграл что-то новое, чего он не знает. Он очень заинтересовался, хотел познакомиться с этим сочинением, но потом как-то не получилось.

Когда Ростроповича не стало, мы устроили в Alte Oper во Франкфурте замечательный концерт его памяти, где выступал фантастический Оркестр Баварского радио, дирижировал Неэме Ярви. Наташа Гутман играла вторую часть Концерта Дворжака, Мишу Майского мы пригласили на «Кол нидрей» Бруха, а я сказал, что буду играть Романс Штрауса, для того чтобы он его услышал. И вот я вышел и играл, смотрел на его огромный портрет и коммуницировал с ним через этот невероятной красоты Романс Штрауса. Это произведение я сегодня и сыграю.

Н. Сергеева: А как было с песнями Малера?

Д. Герингас: Дело в том, что я поклонник Фишера-Дискау. Как-то я кинул одному другу фразу, что он поёт, будто на виолончели играет. И этот друг ему передал, потому что мы все жили в одном городе. Фишеру-Дискау это очень понравилось. Действительно, он пел как инструменталист. У него на первом месте был не голос, а замысел композитора, слово, мелодическое движение, которое связано с композицией, а не с голосом. У нас с моим другом Яном Фонтейном в Берлинской филармонии был цикл концертов «Бетховен плюс»: «Бетховен и Хиндемит», «Бетховен и Штраус», «Бетховен и Малер». Последний концерт мы посвятили Фишеру-Дискау. Его тогда уже не было. Пришла вся его семья: сын, другие его родственники. Там и прозвучали эти песни.