Сергей Кондрашев: «Нужно вдохнуть в музыкантов силу былого величия»

Профессиональное портфолио музыканта включает в себя работу со многими прославленными коллективами: Национальным филармоническим оркестром России (художественный руководитель и главный дирижер — Владимир Спиваков), Российским национальным оркестром (художественный руководитель — Михаил Плетнев). Дирижер также сотрудничает с театрами «Новая опера», Красноярским государственным театром оперы и балета и театром «Кремлёвский балет».

За время работы с коллективом радио «Орфей» Сергей Кондрашев показал себя принципиальным и очень требовательным руководителем, который, наряду с трепетным и внимательным подходом к произведениям классического наследия музыкального искусства, открыт к экспериментам.

Об универсальности оркестра радио, проекте «Возрождаем наследие русских композиторов» и предстоящем четвертьвековом юбилее симфонического коллектива в беседе с маэстро Кондрашевым в эксклюзивном интервью для нашего портала.

— Сергей, Вы являетесь художественным руководителем и главным дирижёром Симфонического оркестра радио «Орфей» уже 11 лет. Как, на Ваш взгляд, оркестр трансформировался за эти годы? Что принципиально нового было внесено за этот период?

— Главное достижение — за эти годы оркестр стал полноценной творческой единицей. Десять лет назад оркестр не являлся даже малым симфоническим оркестром, а сейчас мы имеем полноценный симфонический оркестр, способный решать серьёзные творческие задачи. Тем не менее, всего лишь несколько лет назад я понял, что коллектив, которым я руковожу, — это действительно мой инструмент. Проходит достаточно много времени, прежде чем дирижер это почувствует. Он настроен и звучит так, как ты хочешь его слышать, и результат чаще всего такой, какой ты хочешь видеть. Чаще всего, потому что я очень критично отношусь к своей работе и к её результату.

— В одном из интервью Вы сказали, что, когда музыканты играют один и тот же классический репертуар, то «чувства строительства или созидания не происходит…. ты эксплуатируешь то, что давно написали до тебя, давным—давно сыграли и много раз уже записали». Вы говорили о том, что «строительство культуры» происходит тогда, когда человек искусства (в данном случае — музыкант) открывает что—то новое. Получается, что, если следовать этой логике, большая часть исполнителей, в том числе, самых лучших, не являются тем, кто культуру формирует? Они лишь эксплуатируют созданное и популярное?

— Да, на мой взгляд, большинство исполнителей является интерпретаторами и даже, может быть, эксплуататорами давно известного прекрасного музыкального материала. В силу своего таланта и дарования они, конечно же, поддерживают уже существующую культуру, но настоящего процесса созидания, строительства культуры при этом действительно не происходит. В лучшем случае поддерживается или потихонечку разрушается то, что было сделано давно до нас, но новая музыка или совершенно забытая качественная старая музыка не исполняется. Мы продолжаем радовать слух публики давно известными музыкальными шедеврами.

— В отличие от большинства своих коллег Симфонический оркестр радио «Орфей» может похвастаться тем, что вернул нашим слушателям имена многих забытых русских композиторов…

— Да, в рамках проекта «Возрождаем наследие русских композиторов» с 2014 года мы записали и выпустили альбомы музыки Георгия Катуара, Антона Аренского, Александра Мосолова, Леонида Половинкина, Николая Голованова, Алексея Животова и Владимира Дешевова. Цель этого проекта — вернуть слушателям музыку незаслуженно забытых русских и советских композиторов. Не сразу, но проект «Возрождаем наследие русских композиторов» оказался очень важным в моей жизни. Я понял для себя, что занимаюсь чем-то очень важным и невероятно интересным, тем, что в наше время мало кто делает. И в этом есть определённая миссия.

— Вы достаточно жёсткий и требовательный руководитель?

— Достаточно строгий. Зная это, музыканты стараются работать и играть как можно лучше. Я уверен, что музыкант должен находиться в активном процессе даже в паузах, пусть он и замечательно знает какую-либо музыку. Замешкайся артист на сотую долю секунды, и вся уникальная ткань музыкального произведения начинает деформироваться. Я требую от музыкантов, чтобы они на репетиции трудились так, как это будет происходить на концерте или на записи.

— Имеет ли возможность музыкант оркестра высказать свою точку зрения насчёт интерпретации музыкального произведения? И, если да, принимаете ли вы её?

— На моей памяти ни на одной репетиции ни одного оркестра, на которых я присутствовал, а это были и репетиции оркестра Большого театра, и репетиции Государственного Академического симфонического оркестра России под управлением Евгения Светланова, и репетиции оркестра Московской филармонии — никогда ничего подобного не происходило. А вот в приватных беседах дирижёра с музыкантами, солистами, концертмейстерами — почему бы и нет? Лично я с радостью обсуждаю наполнение музыкальных произведений интерпретациями солистов оркестра. И с удовольствием обсуждаю, какими они могли бы быть и как будут сыграны, и какое видение у того или иного солиста на исполнение того или иного эпизода. Но превращать репетицию оркестра в новгородское или псковское вече нет никакой возможности, и на моих репетициях этого не будет.

— Оркестр — это большой коллектив, особенно, симфонический. Это единый сплочённый творческий организм. Практика приглашения дирижёров для исполнения на концертах музыкальных произведений была всегда. Влияет ли это на сам оркестр? Меняется ли он после каждого «главнокомандующего» и в какую сторону?

— Да, разумеется, оркестр меняется после того, как за пульт встанет новый для оркестра маэстро. Причем может меняться как в лучшую, так и в худшую сторону. Оркестр, творческий уровень которого, скажем, немного не дотягивает до творческого уровня приглашенного дирижёра, может подтянуться и начать звучать более собранно, более стройно. А может и окончательно «разболтаться» после работы с соответствующим «маэстро». Что касается оркестров самого высокого уровня, то к ним, на счастье, редко приглашаются дирижеры более низкой квалификации, чем уровень оркестра.

— Вы учились у лучших представителей дирижёрской школы в нашей стране. Какой основной подход к этой профессии они диктовали, и каковы основные принципы дирижирования Вы вынесли после обучения?

— Я учился в Московской Консерватории у таких профессоров, которые уже не занимались вопросами ремесла и не занимались школярством. Это был высший пилотаж дирижерского искусства, которому мы учились на репетициях маэстро Эрмлера, Рождественского, Светланова на их концертах и спектаклях. А на уроках шёл разбор каких-то конкретных ситуаций взаимодействия молодого дирижёра и профессионального коллектива.

Например, Геннадий Николаевич Рождественский любил давать комментарии примерно следующие: «Вот если вы здесь возьмете такой-то темп или покажете оркестру именно так, а не иначе, вы получите следующий результат, который вряд ли удовлетворит и вас, и оркестр, и в будущем слушателя». При этом маэстро не подходил к студенту, не брал его за руки и не говорил: «Вот здесь сделай правой рукой так, а левой рукой эдак, если ты сделаешь это, то точно все получится». Нет, у нас шли беседы общефилософского плана о музыке, а не разговоры о ремесле.

— И какое своё видение в процесс работы с оркестром и дирижирования внесли Вы?

— Я стараюсь аккумулировать всё лучшее, что было до нас, и сохранять эти традиции, чтобы они не канули в Лету. В своё время, слушая оркестр по радио, можно было без объявления названия коллектива понять, что за оркестр звучит. Сегодня сделать это достаточно сложно, поскольку в плане исполнительства образовался некий среднестатистический уровень, и это достаточно грустно.

— То есть это не свидетельство того, что все стали прекрасно исполнять, а скорее свидетельство того, что все скатились примерно к одной точке?

— Наступила некая усредненность. Моя задача — равняться на лучшее, что я видел и слышал ранее, и стараться это лучшее сохранить на примере своего коллектива, насколько это возможно и насколько мы это можем сделать.

— Что же такое исчезло, чего нет сегодня у подавляющего большинства современных оркестров?

— Исчезло полнокровное звучание струнной группы, исчезла целостная мощь меди, пропало масштабное видение формы сочинения как единого целого. Исчезло ощущение некой грандиозности происходящего. Ощущение того, что ты находишься рядом с чем-то великим и могучим, происходящим в данный момент. Я могу пояснить это на примере скульптуры. Я недавно впервые побывал в Волгограде и испытал какие-то невероятные чувства, оказавшись рядом со скульптурой Родины-матери Вучетича и Никитина и в Зале воинской славы. Это совершенно не те ощущения, когда мы смотрим на такие творения на фотографиях или по телевизору. Даже сейчас, когда я говорю об этом мемориале, волнуюсь. От ржевского мемориала Советскому солдату похожее чувство трепета и грандиозности тоже возникло. А вот от звучания современных оркестров нет…

— Значит, нужно заставить музыкантов иначе играть? Но ведь ноты—то одинаковые, как они могут звучать по—разному?

— Это прозвучит, может быть, немного пафосно, но нужно вдохнуть в музыкантов силу былого величия. Вернуть ощущение принадлежности к чему-то великому и грандиозному, не мелкому. Тому, что позволит музыканту с ощущением выполненного долга и гордости выйти не только с концерта, но даже с обычной репетиции.

— Значит, речь не столько о профессионализме, сколько о психологии…

— И о психологии в том числе. О психоэмоциональной составляющей, имеющей отношение к профессии музыканта. Я могу объяснить это немного иначе: это то самое ощущение, когда обычный слушатель выходит с концерта и понимает, что на концерте произошло Чудо. Или же он выходит из зала совершенно таким же, каким и вошёл туда. Значит, на концерте или спектакле ничего не произошло. И в этом, кстати, прямая вина исполнителей. Плохо сделанная музыкантами работа.

— В разные периоды истории культуры существовали различные коллаборации с другими видами искусств (сочетание с визуальным, актёрским и так далее). Сейчас с развитием технических возможностей этот вид перфоманса набирает новый виток популярности. Как Вы относитесь к подобным опытам? Является ли это новым кирпичиком в культуре?

— Да, несомненно, это является новым трендом в исполнительском искусстве и вообще в концертной жизни. Я считаю, что такие коллаборации имеют полное право на существование, но с ними нужно очень осторожно обращаться, очень корректно. Потому что излишняя визуализация, слишком щедрая и навязчивая, может отвлечь слушателя непосредственно от музыки.

— Форма будет превалировать над содержанием?

— Проще сказать, что зрительные образы будут превалировать над музыкальными. Для многих глазами видеть и «слышать» гораздо проще, чем делать это только ушами. Раньше было не принято в концертах помогать музыкантам чем-либо. Но мы живём в XXI веке, и я считаю, что будет неправильно утверждать, что от визуализации нужно отказаться совсем.

— Ваши проекты, направленные на популяризацию музыки «забытых» композиторов, это довольно весомый пласт в творческой жизни оркестра. При этом у коллектива репертуар достаточно объёмный. Нет ли у Вас и музыкантов определённых сложностей при «переключении» от одной стилистики к другой? Хватает ли сил и времени, чтобы исполнять всё желаемое?

— Конечно, не хватает ни сил, ни времени исполнять все желаемое, поскольку хочется объять необъятное, а это невозможно. Тем не менее, я считаю, что Симфоническому оркестру радио «Орфей» повезло. Мы являемся оркестром универсальным и имеем возможность исполнять и симфоническую музыку, и оперную, и балетную (причём непосредственно с балетом, что сильно отличается от исполнения балетной музыки на концертной площадке), и современную музыку. В этой универсальности и заключается определённое преимущество оркестров радио.

Конечно, переключаться от стиля к стилю не всегда просто, это занимает какое-то время, и порой приходится музыкантам даже вербально что-то напомнить, и остановиться, и озвучить, например, следующее: «Друзья, мы сейчас вернулись к эпохе венских классиков, давайте не будем пытаться играть их так, как мы играем Чайковского и Прокофьева!»

— Это возможно в рамках одного концерта?

— Конечно. И такие программы практиковали многие маэстро, например, мой учитель Геннадий Николаевич Рождественский очень любил сочетать в одной программе Моцарта и Малера, для меня, например, такое переключение в одном концерте дается очень непросто.

— А существует ли музыкальное произведение, за которое Вы брались, но отложили в сторону, потому что не смогли осмыслить, воспринять в силу разных причин? Не взятая высота?

— Это моё сугубо личное мнение, но я считаю, что у любого творческого человека что-то получается лучше, а что-то хуже. Думаю, что те музыканты, которые говорят, что они всеядны, отчасти лукавят. Кому-то лучше даётся исполнение музыки романтического периода или венских классиков, кому-то — барокко, кому-то — Возрождение. Неслучайно возникла даже такая специализация коллективов, исполняющих музыку на аутентичных инструментах, старинную музыку или музыку современную, конца XX и начала XXI века.

Я с некоторой гордостью отметил, что оркестр радио является универсальным оркестром по той причине, что нам в силу нашей радиодеятельности нужно играть любую музыку. Но это совершенно не значит, что лично я одинаково тяготею к любой музыке. И приоткрою секрет, который для кого-то, может быть, секретом не является: я, если бы у меня был выбор, предпочёл бы не исполнять музыку, написанную до Моцарта, Гайдна и Бетховена. Чтобы исполнять музыку эпохи Возрождения, барокко стильно и качественно, нужно погрузиться в эту музыку настолько глубоко, насколько ваше сознание и воображение позволят вам забыть обо всей той музыке, которая была написана после.

— Сергей, поделитесь своими творческими планами. Как будете отмечать 25-летие?

— Начался новый сезон театра «Кремлёвский балет», параллельно готовимся к своему собственному юбилейному концерту и составляем программу, а ещё совсем скоро, 10 ноября, в Кремле состоится премьера балета «Продавец игрушек» на музыку Алексея Шелыгина, так что скоро начнутся репетиции! Главное для меня, чтобы в эфире любимого радио «Орфей» оркестр отметил свой юный юбилей вместе с нашими замечательными слушателями!