Провал и триумф «Весны священной»
- 2 июля 2013
В соответствии с требованиями РАО, плеер не разрешает останавливать, перематывать или скачивать записи.
В цикле передач об Игоре Федоровиче Стравинском Александр Журбин размышляет о центральном сочинении композитора — балете «Весна священная», в котором автор выступил не только как выдающийся новатор музыки, но также как провидец и противник тевтонского духа…
История гласит, что в основу «Весны священной» лёг сон Стравинского, в котором он увидел древний ритуал — молодая девушка в окружении старцев танцует до изнеможения, чтобы пробудить весну, и погибает. Композитор работал над музыкой совместно с художником Николаем Рерихом, который писал эскизы к декорациям и костюмам. Художественному видению Рериха был свойствен пантеизм, излюбленной темой его творчества являлось единение древнего человека с природой. Работа шла быстро, увлеченно. Сценарий был закончен в имении княгини Тенишевой Талашкино, где Рерих, как и многие другие художники, поддерживаемые просвещенной меценаткой, проводил лето.
Вот как об этом пишет Стравинский в своей автобиографии «Хроника моей жизни»:
«Несмотря на то, что сюжет „Весны священной“ представлялся мне лишенным всякой интриги, надо было, однако, выработать некий план. Для этого мне необходимо было повидаться с Рерихом, который находился тогда в Талашкине, имении княгини Тенишевой, известной покровительницы русского искусства. Я поехал к нему туда, и мы с ним окончательно договорились о сценическом воплощении „Весны“ и о последовательности различных эпизодов. Вернувшись в Устилуг, я принялся за партитуру и продолжал ее зимой в Кларане».
В качестве постановщика Дягилев рекомендовал Стравинскому премьера собственной труппы Вацлава Нижинского. До этого танцовщик уже дебютировал в качестве балетмейстера со спектаклем «Послеполуденный отдых Фавна», премьера которого сопровождалась громким скандалом в театральных кругах. Постановку упрекали, а антиэстетике и непристойности. К тому же Стравинского изрядно смущало отсутствие у Нижинского профессионального образования в области музыки.
В своей автобиографии он пишет:
«Я должен прежде всего сказать с полной откровенностью, что мысль о работе с Нижинским меня смущала, несмотря на наши добрые, товарищеские отношения и на все мое восхищение его талантом танцовщика и актера. Отсутствие у него самых элементарных сведений о музыке было совершенно очевидным. Бедный малый не умел читать ноты, не играл ни на одном инструменте. Свои музыкальные впечатления он высказывал в самых банальных выражениях или попросту повторял то, что говорилось кругом. А так как собственных суждений он никогда не высказывал, приходилось сомневаться в том, что они вообще у него были. Пробелы в его образовании были настолько значительны, что никакие пластические находки, как бы прекрасны они иногда ни бывали, не могли их восполнить. Можно себе представить, как все это меня тревожило. Но выбора у меня не было. Фокин расстался с Дягилевым, да к тому же, при своих эстетических склонностях, вряд ли бы он согласился ставить „Весну“. Романов был занят „Саломеей“ Флорана Шмитта. Оставался, следовательно, только Нижинский, и Дягилев, все еще не теряя надежды сделать из него балетмейстера, настаивал на том, чтобы он взялся за постановку „Весны священной“.
Однако на премьере балета, которая состоялась 29 мая 1913 года в театре Елисейских полей, зрители пришли в негодование в первую очередь от музыки Стравинского. Балет начинался протяжным гнусавым звуком фагота, за которым следовали «Весенние гадания» сопровождающиеся сумасшедшими синкопами. Спустя несколько минут после начала публика уже вовсю бунтовала. По свидетельствам очевидцев, «волнение и крики доходили до пароксизма, люди свистели, поносили артистов и композитора, кричали, смеялись», расслышать ничего было невозможно.
Стравинский вспоминал: «Я воздержусь от описания скандала, который вызвала „Весна священная“. <…> Я не имел возможности судить об исполнении во время спектакля, так как покинул зал после первых же тактов вступления, которые сразу вызвали смех и издевательства <…> Выкрики, сначала единичные, слились потом в общий гул. Несогласные с ними протестовали, и очень скоро шум стал таким, что нельзя было уже ничего разобрать <…> Я должен был держать Нижинского за платье; он был до того взбешен, что готов был ринуться на сцену и устроить скандал…».
Один из критиков, писавший об «абсурдности» балета, тем не менее, в конце статьи парадоксально высказал очень проницательную мысль: «Композитор написал партитуру, до которой мы дорастем только в 1940 году».
