«Во всём виноват театр»

На сайте Театра Романа Виктюка можно прочесть, что спектакль «Во всём виноват театр», премьеру которого сыграли в марте 23-го года, посвящен основателю театра, Роману Григорьевичу Виктюку и что это — сценическая фантазия Виктюка, которую восстановили из его архивных записей и адаптировали для сцены его ученики. Такая вот коллективная работа, «дань памяти Мастеру». При желании, да даже и не имея на то особого желания в нынешней «сценической фантазии о театре, о любви к театру и о любви в театре» (это — снова цитата из велеречивого и одновременно невнятного пресс-релиза) нетрудно обнаружить сюжетную канву известной пьесы Жана Кокто «Священные чудовища», которую Роман Виктюк ставил в конце 80-х с Адой Роговцевой в главной роли, причем ставил почти одновременно с легендарными «Служанками» в театре «Сатирикон». Кстати, в новом спектакле, за постановку которого не побоялся взять личную ответственность ученик премьера театра Дмитрия Бозина Александр Карпушин, манера и дух Виктюка очень даже чувствуются, и даже конкретно — дух тех самых «Служанок» чувствуется и в выборе «Богемы» в исполнении Шарля Азнавура (Виктюк любил французский шансон!), и в своеобразном театре интонаций, когда интонации — с растянутыми, еще чуть-чуть и пропеваемыми гласными, паузами, которые длятся дольше, чем принято в обычной речи, — диктуют замедленные движения и иную, небытовую пластику.

Знаменитую немолодую актрису в спектакле «Во всем виноват театр» играет Людмила Погорелова, которая, как и Ада Роговцева, окончила много лет назад Киевский театральный институт имени Карпенко-Карого, а потом, как и Роговцева, играла в Русском театре имени Леси Украинки, откуда Виктюк в самом начале 90-х и забрал ее с собой в Москву, в свой только-только открывшийся московский театр. А до того Погорелова успела принять участие в киевских «Священных чудовищах» Виктюка, тех самых, где нынешнюю ее роль играла Ада Роговцева. Людмила Погорелова — конечно, главное достоинство нынешней премьеры и, если в принципе возможно говорить о живом звучании традиции Виктюка, то верный тон идет от неё.

А почти всё остальное вызывает неудобные и неприятные для режиссера вопросы. Скажем, когда зрителей пускают в зал, на сцене уже топчется группа молодых артистов. О чём они говорят между собой перед началом? О чем их последующие ритмичные и слаженные движения, пластические даже не миниатюры, а микровкрапления посреди артистических разговоров, которые затягивают героиню в ту самую яму, которую она роет вроде бы не для себя? Непонятно — ни о чем переговариваются, ни о чем танцуют. А в театре должно быть понятно, зачем артист стоит на сцене и что означают энергичные и резкие движения массовки. Печально, что в сегодняшнем спектакле, посвященном памяти столь избирательного в выборе музыкального материала Виктюка, вдруг возникает тот самый Брамс, который так близко к тексту был пересказан автором музыки к сериалу «Ликвидация».

Но чудо всё-таки было. И интонация — та самая, виктюковская, живая. Вдруг — из каких-то случайных, а вернее неслучайных, а искусно собранных движений и слов, из, казалось, осколков разбитого вдребезги складывалось то, что составляло суть бесконечной игры, театральной игры, в которой наигрыш и перебор никогда не превращались в фальшь, а искус был корнем для искусства.