«Преступление и наказание»

Жанр спектакля «Преступление и наказание», премьеру которого в Театре Гоголя сыграли в феврале 25-го года, — не драма и не трагедия. Режиссёр Антон Яковлев, он же, вместе с Еленой Исаевой, — автор сценической версии романа Достоевского, придумал своё жанровое определение: следственный эксперимент. Когда спектакль начинается, это всячески акцентируется: всё — графин, стаканы, топор — как вещдоки, вынимают из целлофановых пакетов, на верхней падуге в унисон произносимым репликам загораются титры, — набранные на пишущей машинке «показания»: «Зачем зарубили?», «Обыкновенные и необыкновенные люди»… Порфирий Петрович выходит в почти сегодняшних костюме и кепке, напоминая Трухина из «Улиц разбитых фонарей». Родиону Романовичу полицейские в традициях отечественных телесериалов заламывают руки, а адвокат тут же обращает внимание на факт жестокого обращения с подзащитным.

В какой-то момент присутствующим на сцене (и всем в зале) прямым текстом напоминают: «У нас тут — следственный эксперимент». Наверное, в ту же минуту слова выводят на падугу, но из-за застилающей сцену дымки их не прочесть и, забыв об этом дополнительном и, наверное, для режиссёра важном элементе спектакля, концентрируешь всё внимание на игре актёров, тем более, что многие того заслуживают.

Во втором действии история разворачивается по другим правилам, но всё первое нарочито держится в заявленных жанровым определением границах.

И в «Преступлении и наказании» Яковлев, не переворачивая всё вверх тормашками, тем не менее, весьма неожиданно разбирает роман, находя во всём, что случилось с Раскольниковым, не «нашего времени случай-с» и даже не историю про «тварь я дрожащая или право имею», а психоаналитический этюд, где Раскольников оказывается жертвой детской травмы, когда на его глазах убивают лошадь. Эта сцена венчает первое действие и выстроена так, что производит сильное эмоциональное впечатление. Актриса Алёна Гончарова, которая всё остальное время играет убитую по ошибке сестру старухи-процентщицы Лизавету, тут — забиваемая плетью лошадь. Она падает, встаёт из последних сил и в конце концов гибнет. Гибнет не только на глазах юного Родиона, но и на глазах зрителей. Играющий Порфирия Дмитрий Высоцкий в этой вставной, но важнейшей для всей истории сцене, — отец Родиона Раскольникова.

Спектакль Яковлева — многонаселённый, пестрый, всем героям и даже тем, которых в романе нет, тут находится место, но в центре внимания (и в памяти) — сцены парные, причём, как и в случае с лошадью, убитой на глазах ребёнка-Раскольникова, режиссёр обращает внимание не только на «общеупотребимые». Мир получается странный, не разделённый на тот и этот, полный морока, снов (как и у Достоевского!), где сестра Лизавета может прийти с того света, чтоб попечалиться, что никто не помянул её, кроме Софьи Семёновны.

Спектакль Яковлева — спектакль актёрских открытий, часто неожиданных. Уже названная Алёна Гончарова, играющая Лизавету, а ещё Андрей Финягин — когда он играет Свидригайлова (но не когда Адвоката), Андрей Кондратьев — Лужин.

Порфирий тут блёклый (во всяком случае, так было на моём спектакле), включение в список действующих лиц адвоката, на мой взгляд, вышло неубедительным, зато всякое сближение с романом приводит к удаче. Сцена Авдотьи Романовны и Свидригайлова, Раскольникова и Лужина, Лужина и Авдотьи Романовны; признание, которое делает Раскольников Соне: едва он говорит, что убил Лизавету, оба, как обращенные друг к другу одноименные магниты, разлетаются и падают по разные стороны, но Соня тут же встаёт и бросается к Раскольникову со словами: «Что же вы над собой сделали?!»

Замечательное решение придумано художником Алексеем Кондратьевым для изображения комнаты-пенала, — прямоугольное узкое логове на колесиках можно поставить вертикально и положить плашмя, то ли комната, то ли уже одиночная камера, в которой — в зависимости от расположения — можно стоять или лежать.

В здешней истории нет преображения Раскольникова, нет раскаяния, к чему мы привыкли, посмотрев немало сценических и киноверсий. Но его непросто найти и у Достоевского, так что версия Антона Яковлева как раз в этом следует за автором. Дальше можно, наверное, задавать вопросы или — кому как нравится — предъявлять претензии исполнителю Василию Неверову, который весь спектакль проводит на одной-единственной ноте и с первой до последней минуты — на эмоциональном пределе.

И напоследок хочу поделиться, может быть, наивными размышлениями, наивными, несмотря на годы и десятилетия, проведенные на самых разных спектаклях. Театр — удивительное место, где противоположные эмоции возможно испытать безо всяких антрактов, встык: одна из самых сильных сцен спектакля — встреча Свидригайлова с сестрой Раскольникова, Авдотьей Романовной. Вроде бы сцена представляет собой почти пустое пространство, никакой запертой на ключ комнаты нет, а страх за девушку, которая держит в руках револьвер, сковывает и заставляет вжиматься в кресло, ты читал и как будто помнишь роман и всё, что дальше, но тут страшно, что она может выронить револьвер, страшно, что снова будет осечка, страшно за нее, если выстрелит и убьёт этого, конечно, мерзавца… А через какую-то минуту, мгновение, когда она убегает и Свидригайлов остаётся один, зрителей, меня в том числе, охватывает жалость к нему, который скоро покончит жизнь самоубийством, — впрочем, это событие в спектакль не вошло.