Федор Шаляпин в могучем русском оперном репертуаре
25 марта 2010
В соответствии с требованиями РАО нельзя ставить на паузу и перематывать записи программ.
Любимым репертуаром Федора Ивановича Шаляпина, который занимал целиком его сердце и душу, и которому он отдавал все свои душевные соки, был, конечно, русский оперный репертуар. Именно его — излюбленный реестр оперных партий великого артиста — рассматривает Любовь Казарновская вместе со своими гостями в очередной программе…
Здесь оперы «Демон» Антона Рубинштейна и «Князь Игорь» Александра Бородина, где Шаляпин, удивительным образом умудрился спеть все главные партии — Князя Игоря, Кончака и Князя Галицкого, и, наконец, творческая жемчужина певца, прославившего его на весь мир — несравненный Борис Годунов в одноименной опере Модеста Мусоргского.
Любовь Казарновская об опере «Князь Игорь»: «...Эта невероятно мученическая, скорбящая нота в самом Князе Игоре, в это арии („Ни сна, ни отдыха измученной душе…“). Это как такой свет голосовой, свет душевный, который проступал через весь голос, через вокальную интонацию Шаляпина. И этот Кончак — этот шаманский абсолютно подход к этой партии. И эта невероятная белькантовая подача такого гордого животного — льва или тигра — царя зверей. И Князь Галицкий — такой стебающийся, простите за выражение, персонаж, который все высмеивает. И который в бокале вина, в бокале медовухи он топит свои эмоции, и все через эту полудурманную, полуоргийную такую интонацию. Вот он талант!»
Любовь Казарновская об опере «Борис Годунов»: «...Надо сказать, что Шаляпин подступался к этой партии (Борис Годунов) на разных сценах. Это была и частная опера Мамонтова, это было и на Императорской сцене, это было и в театре Ла Скала. Наверное, какое-то сумасшедшее впечатление на наших соотечественников произвел „Борис“ особенно в Ла Скала, потому что на чужбине такое проникновенное исполнение, оно вызывало просто слезы умиления и восторга. Потому что, действительно, переполняет тебя гордость за свою культуру, за свою страну, за великий русский язык, за музыку величайшего композитора Модеста Мусоргского и за текст Александра Сергеевича Пушкина, за эту драматургическую задумку. И мне кажется, что Федору Ивановичу, как человеку, глубоко чувствующему свою страну на кровно-генетическом уровне, как он ощущал эту страну, как он пел эти песни, как он чувствовал природу этой вокально-музыкальной интонации, проникновения и в русскую речь, и в русскую музыку. И как Шаляпин через себя это протянул, через все это прошел, и в песнях бурлаков, и в русских песнях, и в каких-то романсах, и в „Песнях и плясках смерти“ Мусоргского. Это все, как он говорил, „лило воду на мельницу моего Бориса“, на этот образ…»
