Табула третья. Гуру

Старая пожелтевшая фотография начала прошлого века. На ней пожилой красавец с чеканным профилем, огромным выпуклым лбом и окладистой седой бородой. Рядом с ним молодой мужчина неприметной наружности испуганно смотрит в объектив. У него набриолиненные по моде волосы, большой нос, длинное худощавое лицо и смешные усики. Это Игорь Стравинский и Николай Андреевич Римский-Корсаков. Великовозрастный ученик и великий учитель.

Стравинский попал к главе петербургской композиторской школы по протекции своего университетского товарища, тот оказался одним из сыновей мэтра. До сих пор не ясно, почему настойчивый борец с дилетанщиной, профессор столичной консерватории, стоявший у её истоков, отсоветовал поступать в альма-матер. Не увидел в Стравинском особых способностей или наоборот, разочаровался в системе обучения, которая нивелирует талант самородка?

Мастер научил его всему: уважать полифонию, грамотно использовать фольклор, энергию ритма и главное, понимать природу оркестра. Уроки продолжались несколько лет по два раза в неделю, причем, совершенно бесплатно. После них хлебосольный хозяин приглашал отобедать по-семейному, за большим круглым столом.

Ученик полюбил учителя, как отца, и подражал ему даже в мелочах. Привычка сочинять за роялем, носить каракулевую шубу и две пары очков на голове — это всё от него, от Римского-Корсакова. И каково же было удивление, когда выяснилось, что гуру ни разу не упомянул фамилию Стравинского в своих воспоминаниях — знаменитой «Летописи музыкальной жизни»! Как будто не было ни «Фантастического скерцо», написанного под его руководством, ни Первой симфонии, ни удачной Фантазии «Фейерверк». Эта обида останется в сердце на всю жизнь. В известных «Диалогах с Крафтом» Стравинский будет весьма жестко критиковать учителя, его консерватизм и даже намекать на непродуктивность занятий, а параллельно искать ответы на мучительный вопрос: почему в «Летописи» не оказалось его фамилии?

Но в далёком 1908-м, когда Римского-Корсакова не станет, он напишет «Погребальную песнь». Партитура исчезнет в вихре революции, а спустя век её обнаружат в архивах Петербургской консерватории. Это музыка боли и отчаяния. После неё творчество Игоря Стравинского уже никогда не будет исповедальным.