Табула девятая. Роднуша

Санкт-Петербург, май 1872 года. В Медико-хирургической академии — бал в честь открытия высших курсов «учёных акушерок». Это первый женский институт врачей не только в России, но и в Европе. В вихре вальса кружится один из виновников торжества — профессор химии Бородин. Ему 38, и он чертовски хорош собой: высокий — около 180 сантиметров, статный, у него холёное лицо с огромным лбом, прямой нос, модные длинные усы и детский румянец во всю щёку. Смоляные волосы, коротко стриженные с боков и длинные на макушке, забриолинены на одну сторону. Восточные гены выдают карие глаза, и в них столько неги и ласки, что женщины «тают» с первой же встречи.

Дома за внимание и любовь «Сашоночка» сражаются домашние приживалки и экономки. В институте нет прохода от юных эмансипированных девиц, а ещё одолевают поклонницы-меломанки и богатые барыни. Одна такая похитила его, увезла в своё имение и… Дальше можно пофантазировать, но факт остаётся фактом: никто не слышал о детях композитора на стороне. Зато все знали, что он рисует, поёт, пишет стихи для своих романсов, юморит так, что «животики надорвёшь». А ещё говорит на нескольких языках. За рубежом — настоящий европеец с прекрасными манерами, а дома — простой русский мужик. Отдыхает в деревне, купается в речке, ходит в крестьянской рубахе и портках. В гостях у московской тёщи спит на полу.

У него есть праздничные дни, но праздных — не бывает. Однажды пожалуется: «Своё 36 рождение я провожу так: встал в 6½ часов, писал до 10 отчеты и донесения. После побежал в академию; от 10½ до 12 читал лекцию, потом экзаменовал будущих эскулапов, которые оказались олухами. В час, перехватив 2 яйца и чаю, побежал на конференцию, слушал до шести, уши заболели и живот подвело от голоду. Вот она, служба-то!».

Ему жалко всех. Приблудных котов, которые едят на столе с хозяйских тарелок; ленивую истеричку-жену, так и не подарившую ему потомства; студентов, которые приходят к нему домой в любое время суток; воспитанниц с их проблемами; сводного непутёвого брата и его десятерых детей. «Сердце разрывалось, глядя на его жизнь, исполненную самоотречения», — горько вздыхали друзья, а Бородин в ответ лишь улыбался. «Роднушей» называли его в ближнем кругу. О человеке, который жил не для себя, а для других, лучше и не скажешь!