Музыка из детской мечты

Захотелось вдруг вспомнить, а о какой музыке я мечтала в детстве? Что хотелось сыграть, что казалось манящим, невероятным и недостижимым?

В самом раннем детстве, как и любому ребёнку, мне нравились так называемые программные произведения, то есть те, у которых есть понятные названия. Например, «Смелый наездник». Или — «Сладкая грёза», или «Старинная французская песенка». И сразу в воображении возникает картинка, а педагог помогает фантазировать — о чём сладкая грёза? Кто в стародавние времена во Франции мог петь эту песенку? И это самые верные первые шаги на пути понимания такой сложной материи, как музыкальный образ. Впоследствии образы станут настолько объёмными и не поддающимися точному сюжетному описанию словом, что чем ярче в самом начале научиться воображать картинку в детских пьесах, тем лучше сформируется привычка звуком живописать даже самые сложные идеи.

А вот сочинения под названием «сонатина» или «инвенция» мне нравились гораздо меньше. О чём эта музыка? Как понять, почему здесь играем радостно и громко, а затем — внезапно робко и печально? Где разгадка смысла происходящего в этой музыке, где искать хоть какую-то подсказку? Зато меня всегда очень интересовали этюды: это была возможность продемонстрировать, как ловко, быстро и уверенно могут бегать мои пальцы! Тут проявлялся спортивный элемент занятий, а я всегда была азартна. И, конечно, всё, что исполнялось на двух роялях, было очень увлекательно! Так я открывала для себя жанр концерта и мечтала, что когда-нибудь это будет не второй рояль, а самый настоящий оркестр. Любила играть концерт Баха под пластинку, где оркестр уже звучал. Любила взять ноты Первого концерта Чайковского и часами по нотке, по такту разбирать сложнейший текст. Это в первом классе было! Уже понимала, что такое Концерт Чайковского, и что когда вырасту — обязательно буду его играть.

Однажды я узнала, что на свете есть музыка Шопена. Музыка неземной, невероятной красоты и грусти! Это был до-диез-минорный ноктюрн. Его хрустальные пассажи завораживали меня. С тех пор Шопен для меня стал вечной мечтой, неуловимой загадкой и самой желанной наградой.

Затем в мою жизнь пришел Рахманинов. Ничего похожего до тех пор я не слышала; и даже не те пьесы, которые я играла сама, а этюд-картина ми-бемоль минор поразила меня в самое сердце. Музыка, которая физически захватывала меня в свою власть, и хотелось ещё и ещё слушать эти гармонии, вызывающие мурашки, и это было настоящим открытием. Оказывается, музыка бывает сильнее любых других впечатлений! Оказывается, бывают такие гармонии, которые становятся настоящим важным событием, переживанием, увлекают за собой в бездну эмоций! Вскоре я узнала, что у Рахманинова есть фортепианные концерты. Я не стала слишком долго ждать, пока исполнится эта моя мечта. Мне было неважно, что дети не могут играть такую музыку — да мне просто никто не сказал, что дети не играют её. Поэтому между мной и Рахманиновым не было преград.

Бывали мечты, связанные с амбициями, то есть — сложные, большие, взрослые сочинения. Были мечты, связанные с красотой музыки. Не было таких произведений, которые мне совсем не нравились, но были непонятные, были такие, в которых было совсем немного нот, но из-за этого они были ещё непонятнее и сложнее…

Никогда не было такого, что мечтала о чём-то, но не могла себе позволить. Бралась за всё, что нравилось, и всего добивалась. Хотелось сыграть 24 этюда Шопена — брала и играла. Никогда не знала слов «мне с этим не справиться». Всегда была и смелость, и запас технических средств для воплощения, а если чего-то и не хватало — то училась по ходу дела решать новые задачи. А спустя годы так мне хорошо и комфортно в тех самых сочинениях, которые когда-то были заветной детской мечтой! Всё, что выучено с большой любовью — это самый ценный, золотой фонд моего репертуара.